Решил - а не сделать ли подборьку некоторого нерифмованого по тагу "riff", вдруг оно вместе как-то по-другому смотреться будет. Ну и чо. По подходу к снаряду схоже с этой вот подборькой рифмулек.
Хайсан, хопсан
- Хайсан, хопсан, Мамочка, ну вот, наконец-то ты можешь поспать как человек, - сказал он и подоткнул ей одеяло, как мама подтыкает одеяло, укладывая спать своего ребёночка. Потом шепнул Малышу: - Погляди, разве она не мила? Он осветил мумию карманным фонариком и одобрительно похлопал ее по щеке...
Так было всегда, так будет всегда. Стоит произнести шипящие звуки рунических заклинаний, как злой оскал наводящей ужас, устрашающей, смертоносной мумии превращается в улыбку всепонимания, и она погружается в золотой предвечный сон. Вот она дремлет под немигающим взором глаза Атона, солнечного круга, кусающего себя за хвост - белоснежная, мирная, неколебимая колыбель всего. Нет больше страха, нет ужаса, смерти нет. Гей-гоп, долой уныние, сейчас мы позабавимся! Если что, она примет нас в своё лоно, в своё чрево, Мать Сыра Земля. Бояться нечего. Не для того Карлсон висел на Иггдрасиле, чтобы мы забывали что умеем летать.
Хайсан, хопсан, дорогие мои. Наконец-то вы можете поспать спокойно.
Ша
ранним осенним утром когда ещё живая природа ещё радостно трепещет под уже не столь щедрыми лучами восходящего солнца из пункта а в пункт б весело помахивая корзинкой выходит красная шапочка. лес вокруг тропинки хрустко потягивается всеми своими суставами кишит муравьями жужжит пчёлами спорит грибами шебуршит всякой мелкой живностью. в шапочкиной корзинке дышат недавним печным жаром свежеиспечённые ею беляши чебуреки штрудели сахерторты эклеры тирамису и заварные с кремом бабушка любит жирное и сладкое. тропинка игриво вьётся в обход буераков оврагов разломов провалов и прочих бездн. в уютном домике на холме серый как ненастье волк беспокойно ворочается в маловатой ему стариковской постели икает отрыгивает и время от времени хватается за живот. у него большие уши чтобы лучше слышать наши мольбы большие глаза чтобы лучше видеть наши мелкие грешки и большие зубы чтобы лучше пожирать своих детей внуков и правнуков. и на этот раз не будет никаких исключений маленькой путешественнице как и её пожилой предшественнице по материнской линии предстоит попасть в волчий живот чтобы выйти из него обновлённой под удивлёнными взглядами кесаревых дровосеков. так было всегда и пребудет всегда. где-то в дальнем уголке своего пока ещё весёлого сознания красная шапочка уже осознаёт неизбежность этого но продолжает бодро помахивать корзинкой удаляясь от пункта а приближаясь к пункту б к неотвратимому. не так ли и мы в который уже раз направляясь в смрадное чрево хищника лелеем надежды что запомнимся окружающим нашим мастерством и изобретательностью в приготовлении выпечки нашим неизменным уважением к старшим по званию нашим умением ориентироваться на пересечённой местности а помнить будут только лишь про цвет нашего головного убора.
Глинобитное орудие судьбы.
Рассказывают, что ещё в 1924-м году Есенин хотел застрелиться, но его отговорила роща золотая. Природа вообще обладает убедительным убеждательным потенциалом. Шаг влево, шаг вправо, шаг в сторону, шаг вперёд, два шага назад - и никакой стрельбы. Семимильными faux pas проходим мы по этой земле, по этой статье, поэты, проходимцы. И в течение в прохождение нами движут и руководят потусторонние силы природы. В холодном поту по крупице просыпаемся мы по ту сторону силы, по эту сторону слабости, по воле прихотей гомеостатического мироздания. Весь мир театр, и все мы в нём гомеостатисты. Шекспиррова победа.
Мы, метатели дискурса, рыцари пера и пуха, смотрители библиотек, музеев и снов Колриджа о чём-то большем. Мы проходим, как проходит всё на свете и во тьме. Мы, конечно, сопротивляемся (бесполезно), тормозим, выскакиваем на обочину, стараясь не попасть в колею кали-юги, пытаясь отстать и больше не приставать. Но печальный причал приготовлен, пристать придётся. Поэтому остаётся лишь с усмешкой глядеть в жирное жерло орудия, которое природа неторопливо нацеливает нам в лицо.
Глинобитное орудие судьбы. Глиняный пулемёд поэзии.
древовидная структура бытия
Так говорил железный дровосек: операция на платан прошла успешно. Древовидная структура бытия всегда даст о себе знать, но если по дороге куст встаёт - особенно. Куда ни глянь - увидишь стволы, ветви, корни, суффиксы, нервные окончания. Природа плюёт семки даже в самые дальние свои углы, из семок произрастают семижды семки, и так далее до бесконечности. Вот и понятно, откуда произошли мы, семиты, энты, древние. Испокон века стоим мы, держась корней и приставок, пристав навсегда. А вокруг кишит младая поросль, заросль и недоросль. Особенно недоросль.
В те времена когда древо пошло на мировую, иерархии флоры не были ещё так ярко выражены. Как писал Платан в одном из своих диалогов, "и хвощи обнимались с папоротниками, а баобабы с рододендронами". Всё было перекати-поле, пересади-полей-садик. Царица полей. Стоя на земле одними ногами, предки наши тянулись ввысь, к неведомому. И дотягивались, дорастали кроной, в пику кроносу. Тогда никто не мешал заниматься фотосинтезом, плеваться кислородом, уничтожая всё затхлое и углекислое, жить.
А кто и сейчас помешает? Кто запретит протянуть хлорофилл к светилу, и хлопая им как крыльями, обрести силу небывалую, неведомую? Ведь одни у нас корни, одни листья, одни стволы за пазухой, одни рощи золотые отговаривающие. Все мы стоим на матери сырой земле, а чего стоим - то время покажет. И, показывая, обнажит всё ту же древовидную структуру.
Древовидную структуру бытия.
Недеяние - лучшая защита
Лужину снится, будто он считает слонов. Это занятие совершенно бессмысленно, ибо слонов всегда четыре. Они не хотят считаться. С проворством, которого трудно ожидать от таких громоздких существ, они прыгают по черепахе, трубят и машут ушами. Они не хотят считаться ни со снящим их Лужиным, ни с миром вообще, который трясётся и переваливается с боку на бок от их прыжков и ужимок. Белая пара с белыми бивнями настолько ослепительна, что нелегко представить даже камень, который сможет путешествовать, сидя на спине одного из них и не закрывая глаз. Чёрная пара с чёрными бивнями настолько темна, что неверно было бы уподобить их паре теней, пришлось бы говорить о быстро перемещающихся отсутствиях чего бы то ни было слоновой формы. Слоны продолжают кружиться в своём неимоверном танце, и кажется, что из этого круга нет и не будет выхода.
С огромным трудом Лужин заставляет себя перестать считать и попробовать походить белым слоном. Он знает - это будет конец партии, шах ему и мат в один ход. Слон медленно скользит по белой диагонали и входит в бок какой-то женщины из далёкой восточной страны.
Лужин просыпается.
К вопросу о несказанном величии
И всё-таки не зря, ой не зря сей мореплаватель, приводивший в Южную Пальмиру плавсредства, до краёв наполненные особями Mugil cephalus, встречаем был в питейных заведениях дружным вставанием всех без исключения ломовых извозчиков! Незабвенный фольклорный герой, носивший гордое византийское императорское имя, запомнился нам признанным профессионалом, весёлым балагуром, талантливым исполнителем популярных песен, любимцем общества, верным и преданным спутником жизни своей спутницы жизни. Однако вошёл он навсегда в память народную никак не благодаря одному из этих достойных всяческого восхищения качеств, и даже не всей их совокупности. Пямять о нём вечно будет жить в сердцах наших не потому что он регулярно обеспечивал город питанием, не потому что брал в руки инструмент по первому требованию, не потому что жил долго и счастливо с любимой женой Софьей и умер в один день, горько оплакиваемый детьми, внуками и правнуками, родными и друзьями. Мы всегда, всегда будем помнить Костю-моряка по одной лишь причине - потому что он находил в себе силы не говорить за всю Одессу. И это в наши времена, во времена когда всяк кому не лень, не видавший не то что Молдаванки и Пересыпи, но видавший может быть одну лишь только блоху, сидящую на заднице у хромой и слепой сучки, выпрашивающей отбросы на заднем дворике в пяти кварталах от Молдаванки, не стесняется говорить не то что за всю Одессу, но и за всю Одесскую область, да и за всё черноморское побережье Украины в целом! И не только говорить, но и верить при этом, что высказывает самую что ни на есть твёрдую истину, пусть и почерпнутую из личных наблюдений. Сами понимаете, каким нужно обладать мужеством, какую нужно иметь твёрдость духа и ясность ума, чтобы этого не делать. А Костя этого не делал - ни когда его просоленные руки обнимали гриф, ни когда эти же просоленные руки ловким щелчком выбивали папиросу из пачки "Казбека", ни при первой встрече со своей первой и единственной любовью, ни во время прерываемого изредка лишь шлягером "ты морячка - я моряк, ты рыбачка - я рыбак" таинства вступления в брак со своей первой и единственной любовью, никогда, до того самого дня как им было суждено вместе со своей первой и единственной любовью испустить последний вздох. Никогда, никогда за свою долгую и счастливую жизнь не опустился Костя-моряк до того, чтобы говорить за всю Одессу!
Именно поэтому покроется каштан черёмухой ещё бесчисленное количество раз и несчётное число раз зацветёт Французский бульвар, а мы всё будем помнить Костю, помнить, каким он парнем был и остался навсегда. Именно поэтому мы, старые, нетрезвые, видавшие виды биндюжники, всегда будем при одном лишь упоминании героя подниматься с лавки, поднимать нашу до краёв наполненную пеной "Двух Капитанов" кружку и улыбаясь, говорить: "Выпьем за Костю! Вся Одесса, безусловно, очень велика, но ведь и Константин наш по-своему тоже велик."
Побег из Коллективного Бессознательного
Когда в 2001 году Клинту Иствуду предложили сняться в боевике "Побег из Коллективного Бессознательного", он ничего не сказал, но сел за рояль и сыграл четырнадцать версий стандарта "Perdido", с каждым разом наращивая темпо. Иствуд понимал что обратной дороги нет, но всегда остаётся путь назад.
В бытность свою мэром Кармела Клинт просто взял бы любимую клюшку для гольфа, драйвер Б-52 с подзаправкой в воздухе, и пошёл бы на пляж громить богатеев. Однако, новые времена предлагают новые способы развеяться перед принятием важного решения.
В финальной сцене боевика "Побег из Коллективного Бессознательного", в ходе сокрушительной перестрелки архетипов с эгрегорами, главный герой внезапно обретает своё эго, разлученное с ним в детстве агентами трансперсональных корпораций. Последние кадры показывают как восстановившая цельность монада уходит прямо в звёздное небо над головой. Эта сцена, одна из самых торжественных и вместе с тем трогательных в мировом психокинематографе, учит нас тому что всякая потеря - иллюзия, ибо ничто никуда не девается, разве что просто меняет форму. Поэтому достаточно держать себя в форме (Иствуд полгода перед съёмками тренировался на Бали с тайными мастерами кунг-фу) и бессмертие первого рода по Юнгу может быть достигнуто.
Психокино, являясь важнейшим для нас исскусством, в очередной раз непонятным для психокинокритиков способом выполняет свою роль постоянного напоминания нам что унывать незачем.
Ближнее закосмосье
В такие простудные, подспудные деньки всегда тянет выйти в ближнее закосмосье, прогуляться туда, куда маккартни не гонял телят леннона, где нет материи но есть всё остальное, где тебя понимают. Но сделать это не так-то просто. Закосмодромы в такие дни кишат заастронавтами. А это обычно выпускники высших, или даже ещё более высоких учебных заведений. Они родились в скафандре и с серебряным микрофоном во рту, они месяцами не выходили из барокамер, они обучались в обстановке крайней, невыносимой соревновательности, где от каждого из учащихся ожидали первого места и заставляли студентов как минимум три часа в день кичиться своим происхождением. Попробуй взлети в таком окружении. Только на воздух. О безвоздушном пространстве и речи не идёт.
Но есть и другой способ. Он предполагает отречение от всех постулатов и достижений современной науки и техники молодёжи. Особенно молодёжи. Да и зачем они, все эти постулаты и достижения, какой от них толк там, где нет материи? Нафиг не нужны.
Как вы уже поняли - отречение суть фигура речи. Важная фигура в закосмосной игре, что-то вроде ферзя в шахматах или боба в бобслее. Такую фигуру надо продвигать, охранять, позиционировать на успех, а не наспех. Надо вести речь о том, что скрыто, что неявно, что подспудно как эти деньки, и заведя речь, следует не останавливаться пока не отречёшься полностью и окончательно. Но игра стоит свеч и снятой с клавишей вуали, в её конце - в этой восхитительной непредвосхитимой точке над всеми возможными и и или - вдруг обнаруживаешь, что каким-то образом оказался там, где намеревался быть.
Здравствуй, ближнее закосмосье, давай помолчим.
Разбазаренная древесина
Всё началось в тот день, когда Буратино обменял азбуку Морзе на билет в анатомический театр. Ветер покачивал корабельные мачты, ничто не предвещало беды. Стояла середина мая - время пить креозот, молиться Золотой Ключнице и сгорать, но не дотла. В эти уже почти летние дни проснёшься, бывает, среди ночи, и вспоминаешь что все мы когда-то были целлюлозой, лозой, логосом, но не все смогли пока что вспомнить смысл пропечатанных на нас знаков. Потом засыпаешь снова, спишь крепко как трижды очищенный древесным углём спирт до той поры как разбавит тебя очередное утро.
В то утро анатомический театр пестрел плотью. Сюжет ещё не развился, не разложился, Арлекин ещё не успел обломать Пьеро, Карабас ещё не похмелился с Дуремаром, ещё было на что уповать. Но судьба Буратино уже была предрешена. Простолюдины, полагающие что Буратино не годен ни на что другое кроме как на опилки для головы Винни-Пуха, уже катили свои тачки на базар, и точка. Полосатая как сама жизнь Девочка уже распростёрла свои голубые полосы над Полем Чудес, вспахала полосами его борозды, не оставила ничего под пар, дым и пепел. И кроме тачек простолюдинов, их колёс, котов и лис только циркулярные пилы вплетали свой вой в музыку позабытых Режиссёром сфер. Пока, папа Карло, прости и прощай...
Вот так сидишь этим проклятым майским вечером - безмолвный, бестволесный, без единой капли древности, и хочется верить что в бесконечном пространстве возможных событий, в одном из потенциальных миров, Буратино всё ещё стоит на панцире черепахи Тортилы, и показывает нам три длинных носа, три коротких носа, снова три длинных носа. Спасите наши души.
Пожалуйста.
Предупреждение
Человека, прошедшего через погонь, водку и мёртвые трупы, не надо убеждать в исключительной хрупкости и эфемерности всего сущего у нас в парадной. Даже если он ни гермеса не трисмегист в тонких материях типа крепдешина, дермантина и бета-каротина. Даже в этом невероятном-противном случае человек, прошедший через погонь, водку и мёртвые трупы, способен всё ощутить за дом (говорят, туда умел плавать владимирильичленин). И поэтому мы, прошедшие через вушисказанное, и сидим, и хлопаем глазами (вернее, одним глазом, третьим или пятым), и ждём чего-то, а на самом деле мы не ждём ничего, а просто чувствуем, как поверхностное натяжение слов не в силах вынести губинного напряжения смыслов и мы, еле сдерживая желание плюнуть этому миру в густую, высокую рожу, мы внезапно понимаем, что ни переселение в душ, ни молитва о пронесении коленной чашечки, ни шерше хомо, ни эссе ля фам, ни даже крибля-карабля-брамс не позволят уже отсрочить того момента, когда мы, испустив последний флогистон, вернёмся туда где мы и так пребываем с начала времён.
Новости спорта
Информационное агенство Крекспексфакс сообщает, что от солнца оторвался кусок и летит к нам дабы пролить свет в наши исстрадавшиеся души, дабы наставить нам на путь истинный, дабы отелить агнцев от козлищ вонючих, дабы воздать нам поделом нашим, накормить жаждущих, напоить голодных, ублажить нищих духом, расставить все точки над и тогда вода нам как земля, и лев возляжет с ягнёнком, и индеец воскурит с ковбоем, и банщик воспарит с грязнулей, и мышка воскликнет с клавиатурой, и кофе воспрянет с пряностями, и противотанковый ёж воспрепятствует с танком, и хулиган восстанет в угол, и опята возопят на пне, и монах возникнет ниц, и настанет рай земной на земле, рай морской в море, рай небесный на небеси, рай лесной в лесу, рай горний в горах, районный в нашем районе, и человек вздохнёт полной грудью, вздрогнет полной дрожью, вспрыгнет полной прытью, вскипит полной кипой огурцов, и мы отдохнём, дядя ваня, мы отдохнём и будем счастливы, очень счастливы наконец.
Последнее вазастанго в стокгольме
И снится малышу карлсон: будто не летит он свободно над съехавшими крышами и мансардизмами григория остермальма, а наоборот низвергается куда-то в мальстрёмно, где всё по-взрослому, где ты один на один, где не достанет ни долгомучительница фрекен бог, ни дядюшка юлиус кесарь, где всё, понимаешь. И вот приближается он к последней гамла станции, за которой лишь надгробный ваксхольмик и землетрясение в нурланде и начинает всё. Понимать. Промилле, про филле, про рулле и за жизнь.
Ведь так наша жизнь и жужжит моторчиком: деньги дерёшь, а корицу жалеешь, деньги дерёшь, а корицу жалеешь, деньги дерёшь, а корицу жалеешь, пока наконец не остаётся ничего кроме как покорица неизбежному. Коричку жалко.
Ведь что представляет собой наше сознание, этот чердачок в котором что-то стучит, набитый тысячами паровых машин с предохранительными клапанами и тысячами картин лучших в мире рисователей петухов, но мы-то знаем, что все эти форд-консул-картины нисколько не реальны, а реален один лишь сидящий в уголке маленький одинокий петух, до которого ещё ой как надо докапываться. Птичку жалко.
Наплевать, наплевать, наплевать вниз вишнёвые косточки. Убежать в красоту, ум и мерную упитанность в самом расцвете сил, из армагеддона в гедонизм, к апришиэйшену симплых сингз ин лайф, цветов, женшин и ма-аленьких тефтелек, да, я про те фтели, которые к вашему шведению - ни что иное как swedish meatballs, ни ballше, ни меньше. С точки зрения парикмахера рапунцель оправдывает средства. Гюль-фия, открой личико... Всех маленьких девочек зовут колбасой и картошкой, а всех больших без одёжки встречают, когда нечаянно нагрянет.
Но нет, мальстрёмно затягивает всё глубже и глубже, и вот ты уже стоишь перед ним голый, боссе и бетан, жалкий и гуниллый, джизус кристер, да посмотри на себя! В первозданном виде предстаёшь ты перед собой, с кнопкой в груди и жаждой мести, с пропеллером за спиной и в сердце пламенным моторчиком. Держись, свантесон, сван те в ухо.
Но держаться не за что, и малыш медленно просыпается в белый свет как в пятиэревую монетку, пока перед глазами его взлетает, тая, перуническая надпись:
ГНУМ